Самуэль Дилэни - Город смерти [Вавилон-17, перевод изд-ва `Мэлор`]
— Генерал — грубоватый, энергичный человек, — объяснила она — вероятно, неженатый, всю жизнь прослуживший в армии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ему около шестидесяти лет, но он не чувствует этого. Он вошел в бар, где мы должны были встретиться, глаза его сузились, потом широко открылись, руки его спокойно лежали на бедрах, потом расправились, шаг замедлился, когда он вошел, но, оказавшись в нескольких шагах от меня, он пошел быстрее. Он пожал мою руку, будто боялся ее сломать.
Улыбка Тмварбы перешла в смех.
— Он влюбился в тебя.
Она кивнула.
— Но почему это расстроило тебя? Я думаю, ты должна быть тронута этим.
— Я и была, — она наклонилась вперед. — Я была тронута. И я могла проследить каждую мысль в голове его. Один раз, когда он старался вернуть свои мысли к коду, к Вавилону-17, я сказала то, что он думал, чтобы показать, насколько я близка к нему. Я проследила за его мыслью, будто читала в его мозгу…
— Погоди минутку. Вот этого я не понимаю. Как ты могла точно знать, о чем он думает?
Она обхватила рукой подбородок.
— Вот как. Я сказала что-то о необходимости иметь больше информации для расшифровки этого языка. Он не хотел давать ее. Я сказала, что должна иметь се, иначе не смогу продвинуться дальше, ведь это просто. Он чуть поднял голову — но чтобы покачать ею. Если бы он покачал головой, чуть поджав губы, чтобы он хотел сказать мне, по-вашему?
Доктор Тмварба пожал плечами.
— Но ведь это все не так просто.
— Конечно. Но он сделал один жест, чтобы избежать другого. Что это могло означать?
Тмварба покачал головой.
— Он избегал жеста, чтобы не показать, что просто дело не вызвало бы его появления здесь. Поэтому он поднял голову.
Тмварба предположил: — Что-нибудь вроде: если бы это было так просто, мы бы не нуждались в вас.
— Точно. И я сказала ему это. Челюсти его сжались…
— От удивления?
— Да. Тут он на секунду подумал, что я читаю его мысли.
Доктор Тмварба покачал головой.
— Это просто, Ридра. То, о чем ты говоришь, это чтение мышечных реакций, и его можно осуществить очень успешно, особенно, если ты знаешь область, в которой сосредоточены мысли твоего собеседника. Вернись к тому, из-за чего ты расстроилась. Твоя скромность была возмущена вниманием этого… неотесанного солдафона?
Она ответила не очень скромно.
Доктор Тмварба покусал нижнюю губу.
— Я не маленькая девочка, — сказала Ридра. — К тому же он ни о чем грубом не думал. Я сказала его слова, просто чтобы показать ему, насколько мы близки. Я думала, что он очарован. И если бы он понял эту близость так же, как я, у меня было к нему только доброе чувство. Только когда он ушел.
Доктор Тмварба вновь услышал хриплые нотки в ее голосе.
— … когда он ушел, последнее, что он подумал, было: «Она не знает, я не сказал ей об этом.»
Глаза ее потемнели, нет, она слегка наклонилась вперед и полуприкрыла глаза, поэтому они стали казаться темнее. Доктор наблюдал это тысячу раз, с тех пор как исхудалую двенадцатилетнюю девочку направили к нему для нeвротерапии, которая превратилась в психотерапию, а потом и в дружбу. Но он так и не понял смысла этой перемены. Когда срок терапии был официально окончен, он продолжал внимательно приглядываться к Ридрс, Какие изменения происходят вместе с изменениями глаз? Он знал, что существует множество проявлений его собственной личности, которые она читает с легкостью. Он знал много людей, равных ей по репутации, людей влиятельных и богатых. Репутация не внушала ему почтения. Однако Ридра внушала.
— Он подумал, что я не понимаю, что он ничего не сообщил мне. И я рассердилась. Это ранило меня. Все недопонимания, которые связывают мир и разделяют людей, обрушились на меня, ждали, чтобы я распутала их, объяснила их, а я не могла. Я не знала слов, грамматики, синтаксиса. И…
Что- то изменилось в ее восточного типа лице, и он попытался понять, что именно.
— Да?
— Вавилон-17.
— Язык?
— Да. Вы знаете, что я называю моим профессиональным чутьем?
— Ты внезапно начинаешь понимать язык.
— Ну, генерал Форестер сказал мне, что то, что было у меня в руках, не монолог, а диалог. Я этого раньше не знала. Это совпадало с некоторыми другими моими соображениями. Я поняла, что могу сама определить, где кончается одна реплика, и начинается другая. Я потом…
— Ты поняла его?
— Кое-что поняла. Но в языке заключено нечто, что испугало меня гораздо больше, чем генерал Форестер.
Удивление отразилось на лице Тмварбы.
— В самом деле?
Она кивнула.
— Что же?
Мускул ее щеки снова дернулся.
— Я знаю, где будет следующий несчастный случай.
— Случай?
— Да. Где захватчики — если это действительно захватчики, хотя я в этом не уверена — планируют произвести следующую диверсию. Но язык сам по себе, он… он довольно странный.
— Как это?
— Маленький, — сказала она. — Крепкий. И плотно связанный… это вам ничего не говорит? Относительно языка?
— Компактность? — спросил доктор Тмварба. — Я думал, что это хорошее качество разговорного языка.
— Да, — согласилась она, глубоко вздохнув. — Моки, я боюсь!
— Почему?
— Потому что я собираюсь кое-что сделать и не знаю, смогу ли.
— Если это действительно достойно твоих стараний, то неудивительно, что ты немного испугана. А что это?
— Я решила это еще в баре, но подумала, что нужно сначала с кем-нибудь поговорить, а это значит поговорить с вами.
— Давай.
— Я решила сама разгадать загадку Вавилона-17.
Тмварба склонил голову вправо.
— Так как я могу установить, кто говорит на этом языке, откуда говорит и что именно говорит.
Голова доктора пошла влево.
— Почему? Большинство учебников утверждает, что язык — это механизм для выражения мыслей, Моки. Но язык это и есть мысль. Мысль в форме информации: эта форма и есть язык. Форма этого языка… поразительна.
— Что же тебя поражает?
— Моки, когда вы изучаете другой язык, вы узнаете, как другой народ видит мир, вселенную.
Он кивнул.
— А когда я вглядываюсь в этот язык, я вижу… слишком много.
— Звучит очень поэтично.
Она засмеялась.
— Вы всегда скажете что-нибудь такое, чтобы вернуть меня на землю.
— Но я делаю это не часто. Хорошие поэты обычно практичны и ненавидят мистицизм.
— Только поэзия, которая пытается затронуть реальное — настоящая поэзия.
— Конечно. Но я все еще не понимаю, как ты предполагаешь решить загадку Вавилона-17.
— Вы на самом деле хотите знать? — она дотронулась до его колена. — Я возьму космический корабль, наберу экипаж и отправлюсь к месту следующего случая.
— Да, верно, у тебя есть удостоверение капитана межзвездной службы. Ты в состоянии взять корабль?
— Правительство субсидирует экспедицию.
— О, отлично. Но зачем?
— Я знаю с полдюжины языков захватчиков, и Вавилон-17 не из их числа. Это не язык Союза. Я хочу знать, кто говорит на этом языке — кто или что во Вселенной мыслит таким образом. Как вы думаете, я смогу, Моки?
— Выпей еще кофе. — Он протянул руку за плечо и вновь послал ей кофейник. — Это хороший вопрос. Нужно о многом подумать. Ты не самый стабильный человек во Вселенной. Набор и руководство экипажем требует особого психологического склада — у тебя он есть. Твои документы, как я помню, это результат твоего странного… хм, брака несколько лет назад. Но ты руководила автоматическим экипажем. Теперь ты будешь руководить Транспортниками?
Она кивнула.
— Я больше имею дела с Таможенниками. И ты тоже более или менее к ним относишься.
— Мои родители были Транспортниками. Я сама была Транспортником до Запрета.
— Верно. Допустим, я скажу: «Да, ты можешь это сделать.»
— Я поблагодарю и улечу завтра.
— А если я скажу, что мне нужно неделю проверять твои психоиндексы, а ты в это время должна будешь жить у меня, никуда не выходить, ничего не печатать, избегать всяческих приемов?
— Я поблагодарю. И улечу завтра.
Он нахмурился.
— Тогда зачем ты беспокоила меня?
— Потому что… — она пожала плечами, — … потому что завтра я буду дьявольски занята, и… у меня не будет времени попрощаться с вами.
— Ага, — его напряженное хмурое выражение сменилось улыбкой.
И он вновь подумал о майне-птице.
Ридра, тоненькая тринадцатилетняя, застенчивая, прорвалась сквозь тройные рамы двери рабочей оранжереи с новой вещью, называемой смехом: она открыла, как производить его ртом. И он по-отцовски гордился, что этот полутруп, отданный под его опеку шесть месяцев назад, с дурными настроениями, вспышками раздражения, с вопросами, с заботами о двух гвинейских свиньях, которых она называла Ламп и Лампкин. Ветерок от кондиционера пошевелил кустарники у стены, и солнце просвечивало сквозь прозрачную крышу. Она спросила:
